Мирный город
Между гор ещё темной полосой гляделась река. Но на востоке уже было видно, как, брызжа, стремились из-за горизонта лучи. Стремились жёлто-багряные, зелёные, буро-красные. Вот по отблеску от не взошедшего ещё солнца выплыло темное облачко. Оно как будто хотело не допустить его, помешать восхождению, да тихонько растаяло.
Стая уток, чертя в воздухе крыльями, пролетала над предрассветным лучом.
Тянулся с запада еле заметный влажный ветерок. Сидим мы вдвоём: – он, рыбак, много лет, почти всю жизнь проведший на Волге, и я, вечный бродяга, пристраивающийся, где и как попало.
Мне времени девать все равно некуда, и я, закидывая удочку, спрашиваю:
— Что, не клюёт?
— Нет, трудно теперь ловить, рыба на разведку не ходит.
— На какую такую разведку?
— Видишь вон это? – показал он на острова, что были перед нами и обивали течение.
— Вижу.
— Ты думаешь, что это такое?
— Острова, – ответил я.
— Нет, это не острова. Это крыши Мирного города.
Он как-то прищурил один глаз, посмотрел на меня снисходительно, иронически, как бы говоря:
— Сидишь на Волге, а самого главного не знаешь.
— Видел холм-остров под Сызранью? Его ещё пароходы обходят.
— Видел.
— Ну, так это и есть самый главный дворец княжны Волги, Стенъкиной жёны. А тут вот, здесь, что перед нами острова, – это её Мирный город, здесь её и склады, и разные помещения. А в них, складах, чего-чего она, княжна, не посложила.
— Тут и кубки, и золото, и все те драгоценности, что Стенька бросал ей в подарок.
— И все, что попадало вместе с утонувшими пароходами, баржами на Волге, – все собрала сюда. Княжна бережет накопленное в своём дворце, охраняет.
— И из дворца никогда не выходит. Входить к ней имела право всего только одна щука-нянька, что встретила княжну с первого дня.
Были у княжны разведчики, что выползали и слушали, что на белом свете и в городах земли творится. Бывал ты у Молодецкого, видел утёсы-камни? Так это вот, когда Стеньку и его товарищей прикованных прокляли, товарищи в камни превратились, а Стенька не захотел, так и остался один на мучения жить.
Вот нынче воскресенье, а по воскресеньям, по утрам, когда кляли по церквам Стеньку и вместе со звоном это проклятие разносилось по Волге, стонала княжна, стонала и плакала, а плакала потому, что слышала, как Стенька, прикованный цепями, терзался, мучился и, мучаясь, клял, клял своих врагов.
И в такое время утра уже ни одна рыба не выходила. Они жалели, берегли княжну, и все спешили к ней, охранять её. Так-то вот. Но времена изменчивы. Однажды в воскресенье вот такой же осенью вдруг не услышали рыбы обычного стона своей княжны. Что за причины? Догадались: – слушают, а наверху звона нет, не слышно проклятий Степана.
Вышла старая щука-нянька. И приказала простой рыбе, чехони, пойти на разведку, узнать, почему наверху звона нет. Чехонь, бестолковая, отправилась гурьбой.
Видел ты эту чехонь, она всегда почти вдоль берега сверху шляется, все хочет узнать, проведать. Эта чехонь сейчас так же бестолкова, как и тогда, Не сумела разузнать она, как следует толком.
Принесла только одно – в городах земли не совсем ладно: – толпятся люди, толпятся и все что-то кричат. И за ней, за чехонью, по берегам никто не гнался, не охотился. И никто ни одного крючка не выставил, не только что сетей.
Тогда отправилась щука-нянька и донесла об этом княжне. И вышел приказ от княжны:
— Послать кого поумнее на разведку и узнать, почему нет звона, не слышно терзаний Стенькиных, почему нет народа на берегу, почему толпится он в городах земли?
Умной красной рыбе – севрюге и осётрам – нельзя было выходить. Она выходила только или в бурю, в мутную воду, или ночью, потому что днём за ней были очень охочи, гонялись за ней чиновники да купцы лихие, что гуляли до свету и на закуску требовать её любили.
Но княжна решила на этот раз послать и днём умную красную рыбу. Вышла красная рыба. Нет ни звону, ни стону, никто не ловит рыбу, за ней не охотится. Свободно пошла на разведку, гуляет поверху. А внизу гости-утопленники прибывать стали.
Нянька-щука распоряжается, принимает гостей, угощает и провожает дальше, к морю, где простор и свобода, а сама приговаривает:
— У нас-де у самих негде, тесно – складов сколько, богатств. А там свободно – гуляй, сколько хочешь.
Умная красная рыба разгуливает себе да разгуливает. Надивоваться не может, что не трогает её никто, не ловит. Слушала, слушала красная рыба, все выслушала, все поняла. Поняла и воротилась.
А княжна сама на этот раз вышла навстречу ей.
— Ну, что делается там, наверху, в городах земли, почему людно так и тревога такая повсюду?
— А потому, – отвечает красная рыба, – что в городах земли, наверху, камни – Стенькины товарищи – ожили и пошли полками расковывать цепи Степановы. И тебе, княжна, от них приказ:
— Собираться и идти на встречу Степана Тимофеевича.
Как услыхала княжна, велела подать наряд шёлковый, который Стенька ей подарил, в Волгу бросая.
Собралась, нарядилась и ушла в города земли, а за ней пошли и щука-нянька и умная рыба красная. Только осталась одна чехонь хранить, беречь ревниво крыши Мирного города, что стоит по-старому, стоит и ждёт, когда богатства города Стеньке понадобятся.
Тут – и золото, и камни самоцветные, и баржи, и пароходы, да мало ли чего нет в скрытых под песчаной крышей островов зыбучих, наносных. Рыбак встал, борода его осветилась отблеском наступающего утра. Странные отблески. Синее-синее, жёлто-чёрное большое пространство, что поднялось до полнеба, вдруг вспыхнуло ярким заревом солнечного восхода.
Река, перед тем синяя-синяя, как и небо, – только небо спокойно-гладкое, а река рябит голубой срединой, вдруг становится алой. И опять, и опять, каждую минуту новые тона. А само солнце, как малый ребёнок, показалось только краешком.
Вон в середине краешка кто-то движется. Черепаха оранжевая? Но нет – то уже не черепаха, то тройка коней взмахивает копытами. Миг – и то уже не кони, а паровоз, что тащит за собой целый состав вагонов причудливых, сказочных. Поднимающийся краешек солнца проглатывается набежавшей тучей.
Как-то вдруг становится скучно, тоскливо. Ну, будто и не я был несколько минут тому назад, будто не я сам своими глазами видел восход, что только что закончился.
И река пасмурная уже тёмным переливается серебром, только крыши песчаного города Мирного продолжают кой-где поблёскивать красным отсветом утренних лучей.
Николай Степной
